Мое Волоколамское шоссе

14.03.2015 2875

«Дети войны» – такого официального статуса пока нет. Возможно, через какое-то время его введут. Воспоминания детей, помнящих Великую Отечественную войну, написаны людьми истинной России, милосердными и помнящими правду. Дети войны пережили тяготы эвакуации, бомбежек, холод, голод, помогали Красной армии, партизанам. Они скромно свидетельствуют о своем видении войны, не расхо- дящемся с памятью взрослых. Удивительны и восхитительны воля к жизни детей, их терпение и мужество. Они не омрачили свои души злобой и ненавистью, верили в Победу. Дети войны – наши современники, они несут нам правду о войне, их память, их чувства по-прежнему взывают к миру. Сегодня на странице «КВ» – воспоминания Владимира Александровича КОНДРАТЬЕВА, уроженца Красногорска.

Мои родители: мама Мария Павловна и отец Александр Никифорович Кондратьевы – приехали в поселок Красногорск в начале 30-х годов прошлого века, чтобы найти работу на новом оптическом заводе. Устроились на работу, получили комнатку после моего рождения в 1936 году и даже получили для меня, своего чада, место в яслях, а потом – в детском саду. Детский сад этот и сейчас работает в нашем городе на ул. Пионер-ская.
Спрашивается: для чего воспоминаниям о войне предшествует вышеизложенное? Думаю, чтобы ныне живущая молодежь могла себе представить, что такое настоящее социальное государство, своей Конституцией и своими законами защищавшее интересы народа. Народ, который ввергли в войну, знал, за что он воюет, защищая Родину.
Теперь приступаю к изложению воспоминаний ребенка пяти с половиной лет, чередуя их с тем, что слышал от мамы, папы, близких.
Как я уже сказал, родители работали на оптическом предприятии. Отец был шлифовщиком-полировщиком оптики, заработал склероз легких, еще до войны стал инвалидом 2-й группы. Маму эта напасть миновала, но судьба приготовила ей другие.
В моей памяти начало Великой Отечественной войны связано с какой-то тревожной суетой среди взрослого окружения. Нет, это была не паническая суета, а именно суета возникшей тревоги войны.
Оптический завод эвакуировали в Новосибирск. На освободившейся территории с февраля 1942 года создавалось новое предприятие, где тоже нужны были рабочие руки. На новый завод поступала военная техника с фронта, которую ремонтировали.
Отца как инвалида на фронт не взяли, а потому он сутками не выходил с завода.
Мама и моя тетя, сестра отца, изредка появлялись в нашей коммуналке, чтобы вздремнуть часок-другой да покормить меня. Но это было позже, полгода спустя после событий, происшедших в нашей семье.
За год до войны у меня появилась няня. «Ничего себе, – скажет кто-то, – барчук он что ли? В рабочей семье вдруг няня!». Надо объяснить. В детском саду я умудрился получить перелом переносицы, пришлось долго лечиться. Няню звали Зиной (Зинаида Георгиевна Соловьева). За год до войны Зине было 14 лет. Привезла Зину к нам ее мама, баба Даша, как я ее называл, из деревни Данилково, недалеко от Волоколамска, а точнее, – в нескольких километрах от станции Матренино.
Привезла баба Даша дочку Зину с надеждой устроить ее на работу. Побыла Зина в нашей семье не более года. Началась война. Приехала баба Даша, чтобы забрать Зину, предложила и меня взять в деревню. Баба Даша объяснила моей маме, мол, дед Егор, ее муж, отец Зины, сказал: «Немец в лес не пойдет. Немец привык воевать около дороги. Мол, если что, я вырою вам землянку по всем правилам, с накатом из бревен, чтобы снаряд не достал. Будет где укрыться от супостата». Дед Егор знал, что говорил. Он воевал в Первую мировую войну.
Моя мама, отпросившись на заводе на пару-тройку дней, вместе с бабой Дашей отвезла меня и Зину в Данилково. Было это, наверное, в августе-сентябре. Осень 1941 года была необыкновенно теплой, даже в начале октября.
В деревенском доме нас набралось 8 человек. Но вскоре дед Егор ушел на фронт солдатом. За ним ушла на фронт и Настя, старшая дочь деда Егора и бабы Даши, – поваром в одну из воинских частей. Между прочим, Анастасия Егоровна здравствует и по сей день, ей 93-й год.
Мы же все, оставшиеся в деревне, в том числе и я, примкнувший к ним малец пяти с половиной лет, составили семью Соловьевых. Моя мама вернулась в прифронтовой Красногорск.
Теплынь поздней осени и какая-то относительная безмятежность глухой, даже и по довоенным понятиям, деревеньки резко сменились враз наставшими холодами, перешедшими в 30-градусные морозы со снегопадами.
Через деревню проходил фронт. Сначала со стороны Москвы шли конники генерала Доватора и наша пехота. Над нашими головами проходили воздушные бои: слышались пулеметные очереди с самолетов. Военные ненадолго заходили в дом, но очень ненадолго, и уходили в сторону Москвы.
Первое появление фашистов в деревне у меня связано с немецкой танкеткой, притормозившей перед окошком дома (что именно танкетка, узнал, конечно, позже). Помню: бронированная гусеничная машина с одним или двумя пулеметами. Из машины торчал, высунувшись по пояс, какой-то не наш солдат-танкист и возле – наш молодой парнишка в гражданской одежде. На борту машины был нарисован пугающий крест. Я стоял у окошка кухоньки, рядом с русской печкой, и во все глаза смотрел на этих людей. Они что-то рассматривали на карте. Скорее всего, речь шла о дороге, потому как вскоре военная машина укатила.
На следующий день в Данилково вошли немцы. Наш дом стоял на пересечении деревенской улочки и дороги, идущей от деревни Язвище в деревню Неклюдово. Наверное, расположение дома на перекрестке стало причиной поселения в нем офицеров и двух солдат. Что-то вроде штаба.
Все наше семейство немцы вытеснили из горницы в маленькую комнатенку и в околопечный закоулок. Баба Даша на вопросы немцев, указывавших на меня: а это, мол, кто, ответила: внук мой. Уж больно я был темноволосый пацан, отличавшийся от других детей с русыми головами.
Какое-то время немцы терпели нас в доме, но потом выгнали на улицу, в лютый мороз. И что бы мы делали, если бы не вырытая дедом Егором землянка.
Баба Даша говорила, что немцы собирались сжечь всю деревню и поэтому выгнали нас на улицу. Собирались спалить все, но ограничились двумя домами.
Один из домов, по прозвищу «дом агрономихи», то ли сосновый, то ли еловый сруб, был новенький и светлый, как оштукатуренный. Вот его-то немцы и запалили. Черный дым от горящего дома плотным пластом лег на снег.
Задыхаясь от дыма, мы ложились на корку снега, прижимались к снежному насту ртом, носом, всем лицом, чтобы глотнуть воздуха, через какое-то время снова припадали к природному противогазу.
Спалить всю деревеньку немцы не успели, но через лес от нас полыхало зарево от зажженной деревни Неклюдово. Как знать, может быть, спалили бы и нас, да, видимо, шибко бежали.
Припоминается возвратившаяся, было, в Данилково команда фашистов-поджигателей, которые очень торопились под натиском наступления Красной армии и ограничились тем, что подцепили к своему тупорылому грузовику свою же пушчонку, второпях оставленную.
Был еще один довольно смешной, с позиции сегодняшнего дня, и одновременно трагичный эпизод. Когда немцы выгнали нас из дома, баба Даша привела какую-то бродячую лошадь, запрягла ее в розвальни. Но так как оглобель не было, их заменили веревки и вожжи. Баба Даша повезла нас в деревню Покровское, где у нее была родня (Покровское рядом с Чисменой).
По пологой дороге лошадь худо-бедно тащила сани. Но как только дорога пошла под гору, передок саней стал подбивать лошадиные ноги, и бедная сивка невольно усаживалась задом в сани к ездокам. Немцы забавлялись, глядя на это печальное зрелище.
Моя мать дважды пыталась перейти линию фронта, чтобы добраться ко мне. Первый раз неудачно: не пропустили наши. Второй раз ее попытка удалась. Ночевала в лесу, а потом совершенно случайно вышла к Покровскому, к дому, где пребывало наше семейство. Покровское уже освободили.
Забрав меня, мама обратилась к военфельдшеру полевого лазарета в деревне: не возьмут ли ее с сыном в машину с ранеными, которых отправляли в госпиталь в Красногорск или Москву. В кузове трехтонки ЗИС-5 по Волоколамскому шоссе мы ехали в Москву через Красногорск. Было это в конце декабря 1941 года или начале января 1942 года.
Добравшись до Красногорска, военный фельдшер повез раненых в госпиталь – здание детского сада во дворе четырех домов между ул. Октябрьская и Пионерская. Госпиталь отказался принимать раненых бойцов, потому что предназначался для инфекционных больных.
Дело было поздно вечером, почти ночью. На улице лютый мороз. Раненые, еле выдержавшие тяжелую зимнюю дорогу, никак не могли долго оставаться в грузовике на улице.
Мама предложила разместить всех 13 раненых в нашей коммуналке – в «бакалейном» доме на ул. Пионерская, 25. Перенесли их в квартиру, разместили, кого на кровати, кого на полу.
Раненые пробыли у нас несколько дней. Эти дни остались в моей памяти, как стоны тяжелораненых, походы мамы к директору «Бакалеи» (его фамилия Жереф) с просьбой выделить несколько буханок хлеба для бойцов, не имевших никаких продовольственных карточек.
Раненый разведчик подарил мне открытку, подписавшись «Валентин Карабай». Я долго хранил эту открытку, на которой приписал от себя «Фронтовику Вове от разведчика Валентина Карабая». Куда-то пропала эта открытка, но написанное помню.
Прошло более 70 лет, а в памяти живы чувство голода, холода нетопленой кухни – вечных спутников любой войны, вши, никогда не выключавшаяся тарелка радио, передававшая сводки Совинформбюро. День за днем информация становилась все более обнадеживающей.
В школе мы старались учиться хорошо. На перемене нас подкармливали кусочками черного хлеба, парочкой сладковатых шариков драже.
В свободное время мы собирали металлолом, пропалывали сорняки в колхозе, гоняли тряпичный мяч на пустырях, которые постепенно превращались в скверы, в том числе и с нашей помощью.